Но вслед за окончанием Турецкой войны действительно родилась в уме ее мысль о возможности восстановить Греческую империю на развалинах Оттоманской Порты. Эта мысль занимала ее лет 15 и была, кажется, следствием Кайнарджийского договора. Исполнив главное желание двора, освободив татар от власти турок, открыв русским кораблям свободный путь из Черного моря в Архипелаг, Румянцев в то же время принудил Диван признать право России покровительствовать единоверным ей многочисленным народам греческим и славянским, в особенности обитателям Молдавии и Валахии. Кайнарджийский договор поставил Турцию относительно России почти в то самое положение, в какое привел Польшу московский трактат 1686 года. История диссидентов могла повториться в летописях оттоманских. Екатерина не оставила без внимания столь благоприятного обстоятельства. Граф Никита Иванович Панин старался отклонить ее от предприятия отважного, грозившего вовлечь империю в борьбу со многими европейскими державами, но дальновидный и осторожный министр встретил сильного соперника в любимце счастья, пламенно желавшем изгнать турок из Европы.

Незадолго до окончания турецкой войны при дворе Екатерины стал возвышаться молодой, до того едва заметный царедворец, вскоре заслонивший собой всех вельмож, не исключая ни Паниных, ни Орловых, ни Румянцева. То был князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический. Сын небогатого смоленского дворянина, в юности он готовил себя к духовному званию, учился в Московском университете и приобрел обширные сведения в богословии. Честолюбие увлекло его на другое поприще: он вступил в военную службу, успел обратить на себя внимание Екатерины при самом восшествии ее на престол, был в то время вахмистром конногвардейского полка, сблизился с Орловыми и получил звание камергера, впрочем до самого начала Турецкой войны оставался незаметным. Между тем честолюбие снедало его: горя желанием выйти из толпы, он испросил дозволения отправиться в армию под знаменами Румянцева, с блестящим мужеством действовал при Ларге, при Кагуле, за Дунаем, приобрел особенное расположение фельдмаршала и возвратился ко двору с чином генерал-поручика, с Георгиевским крестом на шее. Но столь быстрое возвышение только воспламенило его честолюбие: он хотел ближе всех вельмож стать к трону, удалить князя Орлова, взять перевес над Паниным, над Румянцевым и, действуя с искусством, быстро достиг своей цели. Императрица удостоила его такого доверия, каким еще никто не пользовался при дворе ее, осыпала его всеми возможными для подданного почестями, наградила несметными богатствами и целые 15 лет ни одного важного дела не предпринимала без совета с Потемкиным. Екатерина уважала в нем ум необыкновенно светлый, дальновидный, быстро обнимавший предметы со всех сторон, душу гордую, бесстрашную, вместе с тем незлобную, пылкое воображение, беспрестанно творившее новые планы, предприимчивость, не знавшую никаких преград, и беспредельное усердие к славе императрицы, к величию империи.

Если Потемкин не во всех отношениях оправдывал столь высокое мнение своей государыни и, по свидетельству беспристрастных наблюдателей современных, с блестящими достоинствами соединял многие важные недостатки, неограниченное, часто мелкое честолюбие, самолюбие беспредельное, расточительность непомерную. При всем том никогда Россия так не благоденствовала, никогда так стройно, так величественно не развивались мысли Петровы, как в то время, когда близ трона Екатерины стоял Потемкин. Конечно, сама государыня была душою всего, и престол ее окружали многие другие мудрые советники; тем не менее достоверно, что могущественный князь Тавриды имел решительное влияние на все, и на выбор людей, близких к императрице, и на внутреннее устройство, и на внешнюю политику. Имя его всегда будет напоминать одну из самых блестящих эпох русской истории.

Мысль Екатерины восстановить Греческую империю сделалась любимою мечтою Потемкина. Императрицу пленяло величие предприятия, обещавшего ей бессмертную славу, России сугубое могущество, как неминуемое следствие восстановления единоверной державы на развалинах неприязненного государства. Потемкина подстрекали и другие побуждения: достигнув высшей степени почестей, доступной для подданного, он желал иметь еще славу полководца, завидовал лаврам Румянцева, искал поприща достойного своей предприимчивости и своего честолюбия. Кроме того, как ревностный поборник православной веры, глубоко изучивший ее историю, он с живейшим негодованием смотрел на господство магометан в стране, где была колыбель христианства, где святое учение сохранилось во всей чистоте своей и откуда оно проникло в Русскую землю. Таким образом, подстрекаемый и политическими и религиозными побуждениями, он с живейшим усердием подкреплял намерение своей государыни воскресить Греческую империю и готовил средства.

Для исполнения столь великого и многосложного предприятия необходимо было прежде всего склонить на сторону России первостепенные державы Европы, в особенности Австрию, которая по своему положению и по своей политике более всех других государств могла содействовать или препятствовать видам Петербургского кабинета на Оттоманскую Порту. Дело казалось невозможным. Австрийская императрица Мария Терезия по личным предубеждениям постоянно уклонялась от искренней дружбы с Екатериною; первый министр ее князь Кауниц, считая себя творцом и опорою политического равновесия в Европе, принял за правило не допускать Россию к увеличению ее могущества; глава русского министерства по делам внешней политики граф Н. И. Панин со своей стороны старался поддерживать дружбу своей государыни с королем прусским, в котором видел защитника европейской тишины от честолюбивых замыслов Венского двора. Неожиданный случай должен был, по-видимому, еще более отдалить оба кабинета.

В конце 1777 года умер курфюрст Баварский Максимилиан-Иосиф; смертью его пресекся дом, господствовавший в Баварии, которая после того должна была перейти в род курфюрста Пфальцского Карла-Теодора. Венский двор, давно желавший присвоить ее и расширить пределы Австрии до Рейна, тем легче убедил Карла-Теодора уступить свое право Марии Терезии, что после смерти его как Бавария, так и Пфальц должны были достаться дальнему родственнику, герцогу Цвейбрюккенскому. Последний, однако, протестовал против заключенного им условия и обратился с просьбою о защите к королю прусскому. Фридрих II вступился за него, и после тщетных переговоров с Венским двором двинул войска свои в Богемию. Австрия также вооружилась: жестокая война готова была вспыхнуть.

Мария Терезия на закате дней своих с ужасом видела возобновление войны Семилетней и, чтобы отклонить ее, обратилась к посредничеству России и Франции, отдавая на суд их дело о баварском наследстве. Версальский кабинет склонялся на ту и другую сторону; но Екатерина объявила решительно, что в случае разрыва Австрии с Пруссией она будет, согласно с договором и справедливостью, помогать Фридриху II всеми силами империи. Эта угроза произвела столь сильное впечатление, что Австрия немедленно отказалась от своих требований, возвратила Баварию Карлу-Теодору и примирилась с Пруссией в Тешене. При таком ходе дел сближение Венского двора с Санкт-Петербургским кабинетом, как того желал Потемкин, казалось невозможным: вышло иначе.